Сорокин Владимир - Месяц В Дахау
Владимир Сорокин
Месяц в Дахау
1. 5. 1990. Сатурн в противостоянии Юпитеру. По И-Цзину на
моей триграмме "Благополучное завершение" и "Крик совы".
Славянский календарь обещает "Березовый путь". Водолей фатально
зависим от Венеры. Все, все зависит друг от друга, полнейшая
опосредованность и несвобода. Мы в этой зависимости, как мухи в
меду, и малейшее наше движение порождает волны, волны. Которые
топят других. Страшно, но приходится смиряться. Сегодня в
третий раз был у НИХ. Все со страшными муками, напряжением. И
унижением. Мегатонны унижения. Эта свинья в кителе поставила
печать. Но какой ценой, Господи! Опять пощечины, хриплые
обещания "выпустить кишки по возвращении". Опять чудовищный,
нечеловеческий разговор. Я не могу с ними разговаривать. Как
они любят и умеют унижать! Этот Николай Петрович явно
претендует на место начальника. Господи, сколько, сколько еще?
И я опять был непротивленцем. И лица, лица. Как куски сырого
мяса. Но я терпел. Когда есть цель, все можно стерпеть.
Главное:
РАЗРЕШЕНИЕ
Сорокину Владимиру Георгиевичу, русскому, беспартийному,
разрешается беспрепятственный выезд из СССР в Германскую
Империю для проведения летнего отпуска (28 суток) в
концентрационном лагере города Дахау.
Заместитель Начальника Московского Отдела Виз и Разрешений
МГБ, полковник МГБ СОКОЛОВ Н. П.
2.5.1990. Белорусский вокзал. Поезд до Мюнхена -- 20.07.
"Созерцание" и "Войско" по И-Цзину. Возможно, опасно. Арабы
сулят "Три четверти". Славянский календарь обещает все тот же
"Березовый путь". Надежда. Все живы надеждой. Надеюсь, что все
будет благополучно. Господи, помоги мне в непростом пути моем,
Чудовищный вокзал. Вонючие крестьяне в лаптях, цыгане,
американские паломники со своими идиотскими волнообразными
нашивками. Все заплевано, загажено. И апофеозом безвкусицы --
восьмиметровый черно-гранитный Сталин рядом с шестиметровой
бело-мраморной Ахматовой. И пионеры с тупыми лицами в почетном
карауле. Мальчики из Гитлерюгенда, два каких-то (кажется,
монгольских) офицера возлагают венки. Лица, лица детей. Тяжело
видеть поколение равнодушных, уже с детства зараженных апатией.
И безусловно, это наша вина, а не людей с мясными лицами. Даже
в том, что они сначала кладут цветы Сталину, а потом -- Анне
Андреевне, тоже мы виноваты. И все на крови и слезах, все в
грязи. Собственно, вся наша жизнь -- вокзал, как сказала
Цветаева. Вечное ожидание поезда, нашего русского поезда,
билеты на который покупали еще наши деды. А мы храним их до сих
пор, эти пожелтевшие картонки, в надежде уехать. Господи, я
готов опоздать, отстать, ползти по ржавым рельсам. Но куда?
Толпа инвалидов, попрошаек. Милые, родные русские люди без ног.
У вас -- "враги сожгли родную хату", у меня -- "дальняя дорога
с бубновыми хлопотами". Красномордый, видавший виды носильщик
распихивает их двумя моими чемоданами, они валятся на
заплеванный перрон, но тут же поднимаются, как ваньки-встаньки.
Аналогия очевидная, слезы сами потекли. Нервы, нервы ни к
черту. Уже полвека мы без ног, нас бьют, а мы встаем, нам
мочатся в лицо, как мочился мне Николай Петрович на первом
допросе, а мы утираемся. Хорошо, что проводница, а не
проводник. Но жуткая, однако, физиономия: Nehmen Sie, bitte,
Platz. Она смотрит на меня очень не хорошо. Это взгляд
тотального непонимания, агрессивного неприятия, взгляд
ментальной невыносимости. Пропасть между нами, увы,
онтологична. Носильщик внес чемоданы, и сразу приятный сюрприз:
я один в купе. Начало ли это белой